Неточные совпадения
Влас наземь опускается.
«Что так?» —
спросили странники.
— Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдет с коня любимого!
С тех пор, как слух прошел,
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что мужику
у барина
До светопреставления
Зажату быть в горсти!..
С утра встречались странникам
Все больше люди малые:
Свой брат крестьянин-лапотник,
Мастеровые, нищие,
Солдаты, ямщики.
У нищих,
у солдатиков
Не
спрашивали странники,
Как им — легко ли, трудно ли
Живется на Руси?
Солдаты шилом бреются,
Солдаты дымом греются —
Какое счастье тут?..
—
«Дай прежде покурю!»
Покамест он покуривал,
У Власа наши странники
Спросили: «Что за гусь?»
— Так, подбегало-мученик,
Приписан к нашей волости,
Барона Синегузина
Дворовый человек,
Викентий Александрович.
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали, как отрезали:
«
У нас такой не водится,
А есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
«Умница,
Какой мужчина там?» —
Спросил Роман
у женщины,
Уже кормившей Митеньку
Горяченькой ухой.
— Откуда, молодцы? —
Спросил у наших странников
Седой мужик (которого
Бабенки звали Власушкой). —
Куда вас Бог несет?
— А часто
у вас секут? —
спросил он письмоводителя, не поднимая на него глаз.
— Кто ты? и с чем к нам приехал? —
спрашивали глуповцы
у чиновника.
— Но как вы таким манером жить можете? —
спросил у обывателей изумленный Микаладзе.
— Зачем? —
спросил, указывая глазами на реку, Угрюм-Бурчеев
у сопровождавших его квартальных, когда прошел первый момент оцепенения.
— Смотрел я однажды
у пруда на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем
спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой
у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и
у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
Долго шли и дорогой беспрестанно
спрашивали у заложников: скоро ли?
Когда
у глуповцев
спрашивали, что послужило поводом для такого необычного эпитета, они ничего толком не объясняли, а только дрожали.
— Где ж слобода? —
спрашивал Бородавкин
у аманатов.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не
у кого было ни о чем
спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
— А
у кого,
спрошу вас, вы допрежь сего из князей братьев моих с поклоном были?
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку,
спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык
у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
— Ну, так подойдем, — сказала Кити, решительно поворачиваясь. — Как ваше здоровье нынче? —
спросила она
у Петрова.
— А из города приехали? —
спросил Левин
у Кузьмы.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и
спрашивает князь Чеченский
у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко.
У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем.
Спросите у хозяина, — он не знает, что ему выгодно, что невыгодно.
Левин покраснел гораздо больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского
у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не
спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел на нее.
— О чем
у вас нынче речь? —
спрашивал Левин, не переставая улыбаться.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как
у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как
у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о том, что ты
спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был.
Ни
у кого не
спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих друзей о том, как идет его книга, не
спрашивая даже
у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
—
У тебя много народа? Кто да кто? — невольно краснея,
спросил Левин, обивая перчаткой снег с шапки.
—
У вас нет ничего неприятного? Впрочем, я не имею права
спрашивать, — быстро проговорил он.
— Поедемте, пожалуйста, и я поеду, — сказала Кити и покраснела. Она хотела
спросить Васеньку из учтивости, поедет ли он, и не
спросила. — Ты куда, Костя? —
спросила она с виноватым видом
у мужа, когда он решительным шагом проходил мимо нее. Это виноватое выражение подтвердило все его сомнения.
— Ты не то хотела
спросить? Ты хотела
спросить про ее имя? Правда? Это мучает Алексея.
У ней нет имени. То есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после. Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
— А что, дома они, голубчик? — неопределенно сказала Дарья Александровна, не зная, как даже
у мужика
спросить про Анну.
— Ну что же, ты доволен? —
спросил у него Сергей Иванович.
— Ну, Костя, теперь надо решить, — сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным видом, — важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его.
У меня
спрашивают: обожженные ли свечи зажечь или необожженные? Разница десять рублей, — присовокупил он, собирая губы в улыбку. — Я решил, но боюсь, что ты не изъявишь согласия.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот
у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте,
спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
— Катерина Александровна? —
спросил Левин
у встретившей их в передней Агафьи Михайловны с платками и пледами.
— О, нет, папа! — горячо возразила Кити. — Варенька обожает ее. И потом она делает столько добра!
У кого хочешь
спроси! Ее и Aline Шталь все знают.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил
у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах
спросить, что хотел.
«Как же я останусь один без нее?» с ужасом подумал он и взял мелок. — Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел
спросить у вас одну вещь. Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
— А не будет
у вас родильного отделения? —
спросила Долли. — Это так нужно в деревне. Я часто…
Я теперь умираю, я знаю, что умру,
спроси у него.
Ей хотелось
спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот
у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
Посланный вернулся с ответом, что
у него гость, но что он сейчас придет, и приказал
спросить ее, может ли она принять его с приехавшим в Петербург князем Яшвиным.
— Барин приехал? —
спросил он
у садовника.
И, не
спросив у отворившего дверь артельщика, дома ли, Степан Аркадьич вошел в сени. Левин шел за ним, всё более и более сомневаясь в том, хорошо или дурно он делает.
— А, они уже приехали! — сказала Анна, глядя на верховых лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда, и дайте сахару. Граф где? —
спросила она
у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
― Ты встретил его? ―
спросила она, когда они сели
у стола под лампой. ― Вот тебе наказание за то, что опоздал.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него,
спрашивая у него взглядом: «то ли это, что я думаю?».
— Извините меня, доктор, но это право ни к чему не поведет. Вы
у меня по три раза то же самое
спрашиваете.
— Ну, теперь кончено? —
спросил Левин
у Сергея Ивановича.
— Кто еще
у графини? Француз? —
спросил Степан Аркадьич швейцара, оглядывая знакомое пальто Алексея Александровича и странное, наивное пальто с застежками.
— Ну так, так! — с радостью заговорила княгиня Мягкая. — Они
спросят у Landau, что он скажет.